Неточные совпадения
В это время, когда экипаж был таким образом остановлен, Селифан и Петрушка, набожно снявши шляпу, рассматривали, кто, как, в чем и на чем ехал, считая числом, сколько было всех и пеших и ехавших, а барин, приказавши им не признаваться и не кланяться никому из знакомых лакеев, тоже принялся рассматривать робко сквозь стеклышка, находившиеся в кожаных занавесках:
за гробом шли, снявши шляпы, все чиновники.
Через час Самгин шагал рядом с ним по панели, а среди улицы
за гробом шла Алина под руку с Макаровым;
за ними — усатый человек, похожий на военного в отставке, небритый, точно в плюшевой маске на сизых щеках, с толстой палкой в руке, очень потертый; рядом с ним шагал, сунув руки в карманы рваного пиджака, наклоня голову без шапки, рослый парень, кудрявый и весь в каких-то театрально кудрявых лохмотьях; он все поплевывал сквозь зубы под ноги себе.
Самгин смотрел на плотную, празднично одетую массу обывателей, — она заполняла украшенную молодыми березками улицу так же плотно, густо, как в Москве,
идя под красными флагами,
за гробом Баумана, не видным под лентами и цветами.
Вот, наконец, десятки тысяч москвичей
идут под красными флагами
за красным, в цветах,
гробом революционера Николая Баумана, после чего их расстреливают.
Пропев панихиду,
пошли дальше, быстрее.
Идти было неудобно. Ветки можжевельника цеплялись
за подол платья матери, она дергала ногами, отбрасывая их, и дважды больно ушибла ногу Клима. На кладбище соборный протоиерей Нифонт Славороссов, большой, с седыми космами до плеч и львиным лицом, картинно указывая одной рукой на холодный цинковый
гроб, а другую взвесив над ним, говорил потрясающим голосом...
Через неделю после того он
шел с поникшей головой
за гробом Наташи, то читая себе проклятия
за то, что разлюбил ее скоро, забывал подолгу и почасту, не берег, то утешаясь тем, что он не властен был в своей любви, что сознательно он никогда не огорчил ее, был с нею нежен, внимателен, что, наконец, не в нем, а в ней недоставало материала, чтоб поддержать неугасимое пламя, что она уснула в своей любви и уже никогда не выходила из тихого сна, не будила и его, что в ней не было признака страсти, этого бича, которым подгоняется жизнь, от которой рождается благотворная сила, производительный труд…
За гробом шло несколько женщин, все в широких белых платьях, повязанные белыми же платками, несколько детей и собака.
«Но что это, что это? Почему раздвигается комната… Ах да… ведь это брак, свадьба… да, конечно. Вот и гости, вот и молодые сидят, и веселая толпа и… где же премудрый архитриклин? Но кто это? Кто? Опять раздвинулась комната… Кто встает там из-за большого стола? Как… И он здесь? Да ведь он во
гробе… Но он и здесь… встал, увидал меня,
идет сюда… Господи!..
День прошел благополучно, но в ночь Маша занемогла.
Послали в город
за лекарем. Он приехал к вечеру и нашел больную в бреду. Открылась сильная горячка, и бедная больная две недели находилась у края
гроба.
Похороны совершились на третий день. Тело бедного старика лежало на столе, покрытое саваном и окруженное свечами. Столовая полна была дворовых. Готовились к выносу. Владимир и трое слуг подняли
гроб. Священник
пошел вперед, дьячок сопровождал его, воспевая погребальные молитвы. Хозяин Кистеневки последний раз перешел
за порог своего дома.
Гроб понесли рощею. Церковь находилась
за нею. День был ясный и холодный. Осенние листья падали с дерев.
Кто-то посоветовал ему
послать за священником, он не хотел и говорил Кало, что жизни
за гробом быть не может, что он настолько знает анатомию. Часу в двенадцатом вечера он спросил штаб-лекаря по-немецки, который час, потом, сказавши: «Вот и Новый год, поздравляю вас», — умер.
В прекрасный зимний день Мощинского хоронили.
За гробом шли старик отец и несколько аристократических господ и дам, начальство гимназии, много горожан и учеников. Сестры Линдгорст с отцом и матерью тоже были в процессии. Два ксендза в белых ризах поверх черных сутан пели по — латыни похоронные песни, холодный ветер разносил их высокие голоса и шевелил полотнища хоругвей, а над толпой, на руках товарищей, в
гробу виднелось бледное лицо с закрытыми глазами, прекрасное, неразгаданное и важное.
За его
гробом шло очень много народа, в том числе много бедноты, мещан и евреев.
Мне и моему спутнику делать было нечего, и мы
пошли на кладбище вперед, не дожидаясь, пока отпоют. Кладбище в версте от церкви,
за слободкой, у самого моря, на высокой крутой горе. Когда мы поднимались на гору, похоронная процессия уже догоняла нас: очевидно, на отпевание потребовалось всего 2–3 минуты. Сверху нам было видно, как вздрагивал на носилках
гроб, и мальчик, которого вела женщина, отставал, оттягивая ей руку.
Я не видел, куда показывал Ноздрин, и, поднявшись на ноги,
пошел за ним следом. Едва мы сделали несколько шагов, как теперь он наткнулся на второй
гроб, прикрытый сверху корьем. Представив себе мысленно, как расположено кладбище, я взял еще правее, но снова
гроб преградил мне дорогу. Тогда я остановился, чтобы сообразить, куда держать направление.
Сошлось много народу смотреть, как она будет плакать и
за гробом идти; тогда пастор, — он еще был молодой человек, и вся его амбиция была сделаться большим проповедником, — обратился ко всем и указал на Мари.
Он целый день ничего не ел и ужасно устал, потому что много
шел пешком
за гробом дедушки.
Гроб между тем подняли. Священники запели, запели и певчие, и все это
пошло в соседнюю приходскую церковь. Шлепая по страшной грязи, Катишь
шла по средине улицы и вела только что не
за руку с собой и Вихрова; а потом, когда
гроб поставлен был в церковь, она отпустила его и велела приезжать ему на другой день часам к девяти на четверке, чтобы после службы проводить
гроб до деревни.
Потом Вихров через несколько минут осмелился взглянуть в сторону могилы и увидел, что
гроб уж был вынут, и мужики несли его. Он
пошел за ними. Маленький доктор, все время стоявший с сложенными по-наполеоновски руками на окраине могилы и любовавшийся окрестными видами, тоже последовал
за ними.
Отворились ворота, на улицу вынесли крышку
гроба с венками в красных лентах. Люди дружно сняли шляпы — точно стая черных птиц взлетела над их головами. Высокий полицейский офицер с густыми черными усами на красном лице быстро
шел в толпу,
за ним, бесцеремонно расталкивая людей, шагали солдаты, громко стуча тяжелыми сапогами по камням. Офицер сказал сиплым, командующим голосом...
Вследствие таковых мер, принятых управляющим, похороны Петра Григорьича совершились с полной торжественностью; впереди
шел камердинер его с образом в руках;
за ним следовали архиерейские певчие и духовенство, замыкаемое в сообществе архимандритов самим преосвященным Евгением;
за духовенством были несомы секретарем дворянского собрания, в мундире, а также двумя — тремя чиновниками, на бархатных подушках, ордена Петра Григорьича, а там, как водится, тянулась погребальная колесница с
гробом,
за которым непосредственно
шел в золотом и блистающем камергерском мундире губернатор, а также и другие сильные мира сего, облеченные в мундиры; ехали в каретах три — четыре немолодые дамы — дальние родственницы Петра Григорьича, — и, наконец, провожали барина все его дворовые люди,
за которыми бежала и любимая моська Петра Григорьича, пребезобразная и презлая.
И опять возроптал статский советник;
идет это
за гробом и прямо народ бунтует.
Наконец он дошел до погоста, и тут бодрость окончательно оставила его. Барская усадьба смотрела из-за деревьев так мирно, словно в ней не происходило ничего особенного; но на него ее вид произвел действие медузиной головы. Там чудился ему
гроб.
Гроб!
гроб!
гроб! — повторял он бессознательно про себя. И не решился-таки
идти прямо в усадьбу, а зашел прежде к священнику и
послал его известить о своем приходе и узнать, примет ли его маменька.
— «Кувырком» — это покойная Лядова… вот, кузина, прелесть-то была! Когда умерла, так тысячи две человек
за гробом шли… думали, что революция будет!
А через два дня он, поддерживаемый ею и Тиуновым, уже
шёл по улицам города
за гробом Хряпова. Город был окутан влажным облаком осеннего тумана, на кончиках голых ветвей деревьев росли, дрожали и тяжело падали на потную землю крупные капли воды. Платье покрывалось сыростью, точно капельками ртути. Похороны были немноголюдны, всего человек десять шагало
за гробом шутливого ростовщика, которому при жизни его со страхом кланялся весь город.
Гроб — тяжёлую дубовую колоду — несли наёмные люди.
Хоронили Никона как-то особенно многолюдно и тихо:
за гробом шли и слободские бедные люди, и голодное городское мещанство, и Сухобаев в чёрном сюртуке,
шла уточкой Марья, низко на лоб опустив платок, угрюмая и сухая, переваливался с ноги на ногу задыхавшийся синий Смагин и ещё много именитых горожан.
Схоронили её сегодня поутру; жалко было Шакира,
шёл он
за гробом сзади и в стороне, тёрся по заборам, как пёс, которого хозяин ударил да и прочь, а пёс — не знает, можно ли догнать, приласкаться, али нельзя. Нищие смотрят на него косо и подлости разные говорят, бесстыдно и зло. Ой, не люблю нищих, тираны они людям.
Все на мгновение позабыли о своих личных счетах около
гроба мертвой красавицы,
за которым
шел обезумевший от горя старик-отец.
Позади
гроба перед толпою
шли дедушка Кондратий и Дуня, немного поодаль виднелся Гришка.
За толпою ехала тележка, в которой лежала рыдавшая, осиротевшая теперь старушка.
— Как нам
за тебя бога молить! — радостно воскликнул Аким, поспешно нагибая голову Гришки и сам кланяясь в то же время. — Благодетели вы, отцы наши!.. А уж про себя скажу, Глеб Савиныч, в
гроб уложу себя, старика. К какому делу ни приставишь, куда ни
пошлешь, что сделать велишь…
Проживем длинный, длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие
пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем и там
за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и Бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой — и отдохнем.
Как счастлив он! как чистая душа
В нем радостью и
славой разыгралась!
О витязь мой! завидую тебе.
Сын Курбского, воспитанный в изгнанье,
Забыв отцом снесенные обиды,
Его вину
за гробом искупив,
Ты кровь излить
за сына Иоанна
Готовишься; законного царя
Ты возвратить отечеству… ты прав,
Душа твоя должна пылать весельем.
Рожа у Перфишки была отчаянно весёлая; Илья смотрел на него с отвращением и страхом. Ему подумалось, что бог жестоко накажет сапожника
за такое поведение в день смерти жены. Но Перфишка был пьян и на другой день,
за гробом жены он
шёл спотыкаясь, мигал глазом и даже улыбался. Все его ругали, кто-то даже ударил по шее…
День похорон был облачен и хмур. В туче густой пыли
за гробом Игната Гордеева черной массой текла огромная толпа народа; сверкало золото риз духовенства, глухой шум ее медленного движения сливался с торжественной музыкой хора архиерейских певчих. Фому толкали и сзади и с боков; он
шел, ничего не видя, кроме седой головы отца, и заунывное пение отдавалось в груди его тоскливым эхом. А Маякин,
идя рядом с ним, назойливо и неустанно шептал ему в уши...
Весёлый плотник умер
за работой; делал
гроб утонувшему сыну одноглазого фельдшера Морозова и вдруг свалился мёртвым. Артамонов пожелал проводить старика в могилу,
пошёл в церковь, очень тесно набитую рабочими, послушал, как строго служит рыжий поп Александр, заменивший тихого Глеба, который вдруг почему-то расстригся и ушёл неизвестно куда. В церкви красиво пел хор, созданный учителем фабричной школы Грековым, человеком похожим на кота, и было много молодёжи.
Весь город взволнован: застрелилась, приехав из-под венца, насильно выданная замуж дочь богатого торговца чаем.
За гробом ее
шла толпа молодежи, несколько тысяч человек, над могилой студенты говорили речи, полиция разгоняла их. В маленьком магазине рядом с пекарней все кричат об этой драме, комната
за магазином набита студентами, к нам, в подвал, доносятся возбужденные голоса, резкие слова.
Он захотел познакомить меня с Николаем Михайловичем Шатровым, который был тогда в
славе — и в светском обществе и в кругу московских литераторов —
за стихотворение свое «Мысли россиянина при
гробе Екатерины Великой», [Впоследствии оно называлось иначе, а именно: «Праху Екатерины Второй»; под сим заглавием напечатано оно в третьей части «Стихотворений Н. Шатрова», изданных в пользу его от Российской академии.] в котором точно очень много было сильных стихов: они казались смелыми и удобоприлагались к современной эпохе.
Съезжая с моста,
Зацепила
за дроги коляска, стремглав
С офицером, кричавшим: «
Пошел!» — проскакав,
Гроб упал и раскрылся.
Они
шли за ним с безмолвною горестию и слезами, как нежные дети
за гробом отца своего.
За то ли, что вы подъяли из
гроба славу их?
И
за гробом шли одни только городовые, а родственников ваших не было, и вообще не было никого из публики, так что даже окна и калитки, где вас проносили, были все закрыты ставнями, как ночью.
Петрин. Можете говорить, сколько вам угодно… Петрин… Петрин… Что Петрин? (Кладет газету в карман.) Петрин, может быть, в университете обучался, кандидат прав, может быть… Вам это известно?.. Ученое звание
за мной до
гроба останется… Так-то-с. Надворный советник… Вам это известно? И пожил побольше вашего. Шестой десяточек,
слава богу, доживаю.
Отслужат свою обедню армяне,
пойдут за ними латины, на месте святе в бездушные органи играют, а
за ними
пойдут сирийцы да копты, молятся нелепо, козлогласуют, потом
пойдут по-своему служить арабы, а сами все в шапках и чуть не голы, пляшут, беснуются вкруг Христова
гроба.
Вот
за гробом Насти, вслед
за родными,
идут с поникшими головами семь женщин. Все в синих крашенинных сарафанах с черными рукавами и белыми платками на головах… Впереди выступает главная «плачея» Устинья Клещиха. Хоронят девушку, оттого в руках у ней зеленая ветка, обернутая в красный платок.
Ругался мир ругательски,
посылал ко всем чертям Емельяниху,
гроб безо дна, без покрышки сулил ей
за то, что и жить путем не умела и померла не путем: суд по мертвому телу навела на деревню… Что гусей было перерезано, что девок да молодок к лекарю да к стряпчему было посылано, что исправнику денег было переплачено! Из-за кого ж такая мирская сухота? Из-за паскуды Емельянихи, что не умела с мужем жить, не умела в его делах концы хоронить, не умела и умереть как следует.
Кончились простины. Из дома вынесли
гроб на холстах и, поставив на черный «одёр» [Носилки, на которых носят покойников.
За Волгой, особенно между старообрядцами, носить покойников до кладбища на холстах или же возить на лошадях почитается грехом.], понесли на плечах. До кладбища было версты две, несли переменяясь, но Никифор как стал к племяннице под правое плечо, так и
шел до могилы, никому не уступая места.
Денег не брал, и, странное дело, когда у него умирал пациент, то он
шел вместе с родственниками
за гробом и плакал.
— А расшибешь, так берестой не обовьешь, — подскочив к нему, подхватила юркая бабенка. — Нам всем в запримету, у всех, чать, на памяти, как мужья по две жены в
гроб заколачивают. Теперь и на третьей рады бы жениться, да такой дуры не сыскать на всем вольном свету, чтобы
за такого драчуна
пошла.
За гробом шли комары, которые превосходно пели и играли на трубах.
Флора не плакала и не убивалась при материном
гробе, и поцеловала лоб и руку покойницы с таким спокойствием, как будто здесь вовсе и не
шло дело о разлуке. Да оно и в самом деле не имело для Флоры значения разлуки: они с матерью
шли друг
за другом.